| На основную
страницу |Перевод с пали: А.С. Кузин-Алексинский
Редакция: Д.А. Ивахненко
| Переведено в рамках проекта по переводу книги "Словами
Будды". Вы можете поддержать дальнейшие переводы на сайте "Буддийского Просветительского Содружества". |
Как известно, Будда излагал свое учение, зачастую прибегая к разнообразным перечням. Тогда как в отдельных наставлениях элементы этих перечней остаются нераскрытыми, в других наставлениях показано, как они могут быть содержательно осуществлены в опыте. Подобно тому, как в суттах первой части «Дигха-никаи», «Силаккхандха вагге», можно найти подробное описание слагаемых Благородного Восьмеричного Пути, в данной «Дведха-витакка сутте», наряду с «Сила суттой» или с «Индрия-бхавана суттой», можно найти последовательное описание работы «семи слагаемых Постижения» (satta bojjhaṅgā).
Для того, чтобы изучающему «Дведха-витакка сутту» было проще распознать здесь эти семь слагаемых, было бы полезным держать их в уме при чтении. Вот их перечень вместе с палийскими названиями:
Каким же образом в «Дведха-витакка сутте» содержательно осуществляются в опыте Бодхисатты эти семь слагаемых Постижения?
Первым выступает слагаемое памятование (sati). Подвижник помнит о необходимости отслеживать происходящее в выбранной для работы сфере памятования, – в данном случае, в области помыслов (витакка), для того, чтобы распознать их возникновение. Когда распознано, что возник помысел, в работу вступает второе слагаемое – различение умственных качеств (dhamma-vicaya). Здесь подвижник соотносит распознанное со шкалой от неумелого до умелого, а именно, от чувственного, враждебного и жестокого помыслов с одной стороны, до отрешающего, дружелюбного и сострадательного помыслов – с другой стороны. На основе этого соотнесения он и различает неумелые и умелые способы поведения.
Интересно отметить, как в данной сутте отражена работа такой способности психики, как осознавание (sampajañña), которая зачастую упоминается в палийских текстах в связке с памятованием как составное слово – sati-sampajañña. При отслеживании помыслов осознавание проявляется как распознание помысла и последующее отнесение его к тому или иному виду, что представлено в тексте описанием, предваряемым оборотом «я осознаю так:» («so evaṃ pajānāmi:»).
Третьим слагаемым идет усердие (viriya). Подвижник старается и прилагает усилия к уменьшению и предотвращению неумелых способов поведения (akusalā dhammā), старается и прилагает усилия к зарождению и развитию умелых способов поведения (kusalā dhammā). В данном случае для неумелых помыслов применяется отбрасывание как усилие (pahāna-padhāna), то есть, второе из четырех усилий по «Санвара сутте»:
И каково, монахи, отбрасывание, как усилие? Вот, монахи, монах возникший чувственный помысел не допускает, отбрасывает, устраняет, прекращает, избавляется от него. Возникший враждебный помысел не допускает, отбрасывает, устраняет, прекращает, избавляется от него. Возникший жестокий помысел не допускает, отбрасывает, устраняет, прекращает, избавляется от него. Любые возникшие порочные неумелые качества не допускает, отбрасывает, устраняет, прекращает, избавляется от них. Это называется, монахи, отбрасывание как усилие.
Кроме того, в соответствии с «Санвара суттой», подвижник поддерживает развитие как усилие, предметом которого являются все семь слагаемых Постижения:
И каково, монахи, развитие как усилие? Вот, монахи, монах развивает памятование как слагаемое Постижения, – опирающееся на уединение, опирающееся на бесстрастие, опирающееся на прекращение, приводящее к отпусканию. Развивает различение качеств…, усердие …, радость…, расслабление…, собранность ума…, безмятежное наблюдение как слагаемое Постижения, – опирающееся на уединение, опирающееся на бесстрастие, опирающееся на прекращение, приводящее к отпусканию.
И далее, при устранении таких грубых и неумелых видов помыслов, как чувственный, враждебный и жестокий помыслы, остаются умелые помыслы. Однако, и они могут вызывать волнение ума. Такое волнение перекликается с "неугомонностью по отношению к Дхамме" в «Юганаддха сутте». И, как и в «Юганаддха сутте», для того, чтобы утихомирить такую неугомонность "ум становится внутренне устойчивым, успокаивается, объединяется".
Когда пропадает необходимость прилагать усилия, то просто поддерживается памятование о выбранной сфере опыта. Описание такого памятования с метафорой присмотра за коровами представляет собой развернутую версию таких описаний о сфере памятования, которые изложены в «Сатипаттхана сутте»:
Atthi dhammā’ti vā panassa sati paccupaṭṭhitā hoti yāvadeva ñāṇamattāya paṭissatimattāya anissito ca viharati, na ca kiñci loke upādiyati.
«Либо же: «Есть качества ума», – так установлено у него памятование, только по мере необходимости, ради знания, ради припоминания, и он пребывает независимый, не присваивает что бы то ни было в мире».
После третьего следует описание четвертого, пятого, шестого и седьмого слагаемых Постижения, связанных с развитием собранности ума (samādhi), а именно: радости (pīti), расслабления (passadhi), самой собранности ума (samādhi) и, наконец, безмятежного наблюдения (upekkhā). На основе собранности ума и развивается, в конце концов, освобождающая мудрость, достигается прекращение страданий.
Как же на собственном опыте определять текущий вид помысла? Никто не сделает это за нас, и в голове не прозвучит объявление: «Внимание, возник враждебный помысел!». Больше того, само содержание помыслов обычно не осознается, они протекают как бы сами собой, так сказать, подсознательно. Нужно еще постараться, чтобы их выявить и различить. Здесь на помощь может прийти описание тех же самых явлений (помыслов), как видов устремленности (saṅkappa), например, в «Самана-мундика сутте»:
И каковы, Тхапати, неумелые устремления (санкаппа – saṅkappa)? Чувственное устремление, враждебное устремление, жестокое устремление. Они называются, Тхапати, «неумелые устремления». И что же является источником этих неумелых устремления? Ведь говорится же об их источнике. «Источником суть распознавания (саннья - saññā)», – так следует сказать об этом. Какие распознавания? Весьма многие распознавания, разнообразные, разнородные: чувственное распознавание, враждебное распознавание, жестокое распознавание. В этом источник неумелых устремлений.
И где же, Тхапати, эти неумелые устремления полностью прекращаются? Ведь говорится же об их прекращении. Вот, Тхапати, монах, вполне устранившись от чувственного, устранившись от неумелых способов поведения, достигает первого созерцания и пребывает в нем – рожденном уединенностью, связанном с устремлением (здесь – витакка, vitakka) и изучением, и дарующем радость и счастье. Здесь эти неумелые устремления полностью прекращаются.
Таким образом, вопрос о текущем виде помысла можно задать иначе: «К чему сейчас устремлен ум?».
Данный перевод «Дведха-витакка сутты» дополнен традиционными Комментариями к избранным местам сутты. Перевод комментариев приложен после текста сутты. Ссылки на соответствующие места комментария обозначены в тексте перевода пометками: [1АК] и т.д. Рекомендуется при первом прочтении перевода пропускать ссылки на комментарии и ознакомиться с ними при последующем чтении или отдельно. Просто цифрами: [1] и т.д., - обозначены ссылки на примечания переводчика.
|
Так я слышал. В одно время Благословенный находился в Саваттхи, в роще Джеты, в монастыре Анатхапиндики. И там Благословенный обратился к монахам: |
Evaṃ me sutaṃ – ekaṃ samayaṃ bhagavā sāvatthiyaṃ viharati jetavane anāthapiṇḍikassa ārāme. Tatra kho bhagavā bhikkhū āmantesi – |
|
– Монахи! |
‘‘bhikkhavo’’ti. |
|
– Досточтимый! – откликнулись монахи. |
‘‘Bhadante’’ti te bhikkhū bhagavato paccassosuṃ. |
|
Благословенный сказал вот что. |
Bhagavā etadavoca – |
|
Прежде моего прозрения, монахи, когда я был еще не постигшим искателем Постижения, я подумал так: «А что, если я буду пребывать, непрестанно разделяя помыслы на два вида?». И вот, монахи чувственный помысел, враждебный помысел и жестокий помысел я отнес к одному виду, отрешающий же помысел, дружелюбный помысел и сострадательный помысел[1] я отнес ко второму виду[1АК]. |
‘‘Pubbeva me, bhikkhave, sambodhā anabhisambuddhassa bodhisattasseva sato etadahosi – ‘yaṃnūnāhaṃ dvidhā katvā dvidhā katvā vitakke vihareyya’nti. So kho ahaṃ, bhikkhave, yo cāyaṃ kāmavitakko yo ca byāpādavitakko yo ca vihiṃsāvitakko – imaṃ ekaṃ bhāgamakāsiṃ; yo cāyaṃ nekkhammavitakko yo ca abyāpādavitakko yo ca avihiṃsāvitakko – imaṃ dutiyaṃ bhāgamakāsiṃ. |
|
И вот у меня, монахи, пребывающего подобным образом в усердии, старании и решимости, возникает чувственный помысел. Я осознаю так: «Вот у меня возник чувственный помысел[2АК]. И ведь он приносит мучение мне, приносит мучение другим, приносит обоюдное мучение, препятствует мудрости, сопряжен с досадой и не ведет к Ниббане». Когда я рассмотрел, монахи, что «Он приносит мучение мне», то он сошел на нет. Когда я рассмотрел, монахи, что «Он приносит мучение другим», то он сошел на нет. Когда я рассмотрел, монахи, что «Он приносит обоюдное мучение», то он сошел на нет. Когда я рассмотрел, монахи, что «Он препятствует мудрости, сопряжен с досадой и не ведет к Ниббане», то он сошел на нет. И вот монахи, любой возникший чувственный помысел я тут же отбрасывал, устранял и прекращал. |
‘‘Tassa mayhaṃ, bhikkhave, evaṃ appamattassa ātāpino pahitattassa viharato uppajjati kāmavitakko. So evaṃ pajānāmi – ‘uppanno kho me ayaṃ kāmavitakko. So ca kho attabyābādhāyapi saṃvattati, parabyābādhāyapi saṃvattati, ubhayabyābādhāyapi saṃvattati, paññānirodhiko vighātapakkhiko anibbānasaṃvattaniko’. ‘Attabyābādhāya saṃvattatī’tipi me, bhikkhave, paṭisañcikkhato abbhatthaṃ gacchati; ‘parabyābādhāya saṃvattatī’tipi me, bhikkhave, paṭisañcikkhato abbhatthaṃ gacchati; ‘ubhayabyābādhāya saṃvattatī’tipi me, bhikkhave, paṭisañcikkhato abbhatthaṃ gacchati; ‘paññānirodhiko vighātapakkhiko anibbānasaṃvattaniko’tipi me, bhikkhave, paṭisañcikkhato abbhatthaṃ gacchati. So kho ahaṃ, bhikkhave, uppannuppannaṃ kāmavitakkaṃ pajahameva vinodameva byantameva naṃ akāsiṃ. |
|
И вот у меня, монахи, пребывающего подобным образом в усердии, старании и решимости, возникает враждебный помысел[3АК]. Я осознаю так: «Вот у меня возник враждебный помысел. И ведь он приносит мучение мне, приносит мучение другим, приносит обоюдное мучение, препятствует мудрости, сопряжен с досадой и не ведет к Ниббане». Когда я рассмотрел, монахи, что «Он приносит мучение мне», то он сошел на нет. Когда я рассмотрел, монахи, что «Он приносит мучение другим», то он сошел на нет. Когда я рассмотрел, монахи, что «Он приносит обоюдное мучение», то он сошел на нет. Когда я рассмотрел, монахи, что «Он препятствует мудрости, сопряжен с досадой и не ведет к Ниббане», то он сошел на нет. И вот монахи, любой возникший враждебный помысел я тут же отбрасывал, устранял и прекращал. |
‘‘Tassa mayhaṃ, bhikkhave, evaṃ appamattassa ātāpino pahitattassa viharato uppajjati byāpādavitakko… |
|
И вот у меня, монахи, пребывающего подобным образом в усердии, старании и решимости, возникает жестокий помысел[4АК]. Я осознаю так: «Вот у меня возник жестокий помысел. И ведь он приносит мучение мне, приносит мучение другим, приносит обоюдное мучение, препятствует мудрости, сопряжен с досадой и не ведет к Ниббане». Когда я рассмотрел, монахи, что «Он приносит мучение мне», то он сошел на нет. Когда я рассмотрел, монахи, что «Он приносит мучение другим», то он сошел на нет. Когда я рассмотрел, монахи, что «Он приносит обоюдное мучение», то он сошел на нет. Когда я рассмотрел, монахи, что «Он препятствует мудрости, сопряжен с досадой и не ведет к Ниббане», то он сошел на нет. И вот монахи, любой возникший жестокий помысел я тут же отбрасывал, устранял и прекращал. |
‘‘Tassa mayhaṃ, bhikkhave, evaṃ appamattassa ātāpino pahitattassa viharato uppajjati vihiṃsāvitakko. So evaṃ pajānāmi – ‘uppanno kho me ayaṃ vihiṃsāvitakko. So ca kho attabyābādhāyapi saṃvattati, parabyābādhāyapi saṃvattati, ubhayabyābādhāyapi saṃvattati, paññānirodhiko vighātapakkhiko anibbānasaṃvattaniko’. ‘Attabyābādhāya saṃvattatī’tipi me, bhikkhave, paṭisañcikkhato abbhatthaṃ gacchati; ‘parabyābādhāya saṃvattatī’tipi me, bhikkhave, paṭisañcikkhato abbhatthaṃ gacchati; ‘ubhayabyābādhāya saṃvattatī’tipi me, bhikkhave, paṭisañcikkhato abbhatthaṃ gacchati; ‘paññānirodhiko vighātapakkhiko anibbānasaṃvattaniko’tipi me, bhikkhave, paṭisañcikkhato abbhatthaṃ gacchati. So kho ahaṃ, bhikkhave, uppannuppannaṃ vihiṃsāvitakkaṃ pajahameva vinodameva byantameva naṃ akāsiṃ. |
|
Какие помыслы, монахи, больше замышляет и обдумывает монах, именно к тому и клонится его сердце. Монахи, если монах больше замышляет и обдумывает чувственный помысел, оставил отрешительный помысел, умножил чувственный помысел, то сердце у него клонится к чувственному помыслу. Монахи, если монах больше замышляет и обдумывает враждебный помысел, оставил дружелюбный помысел, умножил враждебный помысел, то сердце у него клонится к враждебному помыслу. Монахи, если монах больше замышляет и обдумывает жестокий помысел, оставил сострадательный помысел, умножил жестокий помысел, то сердце у него клонится к жестокому помыслу. |
‘‘Yaññadeva, bhikkhave, bhikkhu bahulamanuvitakketi anuvicāreti, tathā tathā nati hoti cetaso. Kāmavitakkaṃ ce, bhikkhave, bhikkhu bahulamanuvitakketi anuvicāreti, pahāsi nekkhammavitakkaṃ, kāmavitakkaṃ bahulamakāsi, tassa taṃ kāmavitakkāya cittaṃ namati. Byāpādavitakkaṃ ce, bhikkhave…pe… vihiṃsāvitakkaṃ ce, bhikkhave, bhikkhu bahulamanuvitakketi anuvicāreti, pahāsi avihiṃsāvitakkaṃ, vihiṃsāvitakkaṃ bahulamakāsi, tassa taṃ vihiṃsāvitakkāya cittaṃ namati. Seyyathāpi, bhikkhave, vassānaṃ pacchime māse saradasamaye kiṭṭhasambādhe gopālako gāvo rakkheyya. So tā gāvo tato tato daṇḍena ākoṭeyya paṭikoṭeyya sannirundheyya sannivāreyya. Taṃ kissa hetu? Passati hi so, bhikkhave, gopālako tatonidānaṃ vadhaṃ vā bandhanaṃ vā jāniṃ vā garahaṃ vā. Evameva kho ahaṃ, bhikkhave, addasaṃ akusalānaṃ dhammānaṃ ādīnavaṃ okāraṃ saṃkilesaṃ, kusalānaṃ dhammānaṃ nekkhamme ānisaṃsaṃ vodānapakkhaṃ. |
|
Подобно тому, монахи, как в осеннюю пору, в последний месяц дождливого сезона, когда созревает зерно, пастуху нужно присматривать за коровами. Он тех коров палкой то оттуда, то отсюда отгоняет, подгоняет, сдерживает, не подпускает к урожаю. По какой причине? Да ведь пастух, монахи, предвидит в ином случае за это порку или темницу, взыскание или порицание[2]. Так же точно и я, монахи, усмотрел в неумелом поведении недостаток, упадок, загрязнение, а в умелом поведении – пользу от отрешения, сопряженную с очищением. |
Seyyathāpi, bhikkhave, vassānaṃ pacchime māse saradasamaye kiṭṭhasambādhe gopālako gāvo rakkheyya. So tā gāvo tato tato daṇḍena ākoṭeyya paṭikoṭeyya sannirundheyya sannivāreyya. Taṃ kissa hetu? Passati hi so, bhikkhave, gopālako tatonidānaṃ vadhaṃ vā bandhanaṃ vā jāniṃ vā garahaṃ vā. Evameva kho ahaṃ, bhikkhave, addasaṃ akusalānaṃ dhammānaṃ ādīnavaṃ okāraṃ saṃkilesaṃ, kusalānaṃ dhammānaṃ nekkhamme ānisaṃsaṃ vodānapakkhaṃ |
|
И вот у меня, монахи, пребывающего подобным образом в усердии, старании и решимости, возникает отрешающий помысел. Я осознаю так: «Вот у меня возник отрешающий помысел. И ведь он не приносит мучение мне, не приносит мучение другим, не приносит обоюдное мучение, способствует возрастанию мудрости, не сопряжен с досадой и ведет к Ниббане». И если бы ночью я замышлял и обдумывал его, то я не предвижу страха из-за этого. И если бы днем я замышлял и обдумывал его, то я не предвижу страха из-за этого. И если бы и ночью, и днем я замышлял и обдумывал его, то я не предвижу страха из-за этого. И все же, от того, что я слишком долгого замышлял бы и обдумывал, мое тело изнурялось бы. При изнуренном теле ум волновался бы. Когда ум взволнован, он далек от собранности. И вот этот ум, монахи, я уже внутренне устанавливаю[3], осаживаю, объединяю и собираю. По какой причине? – «Пусть мой ум не будет взволнован». |
‘‘Tassa mayhaṃ, bhikkhave, evaṃ appamattassa ātāpino pahitattassa viharato uppajjati nekkhammavitakko. So evaṃ pajānāmi – ‘uppanno kho me ayaṃ nekkhammavitakko. So ca kho nevattabyābādhāya saṃvattati, na parabyābādhāya saṃvattati, na ubhayabyābādhāya saṃvattati, paññāvuddhiko avighātapakkhiko nibbānasaṃvattaniko’. Rattiṃ cepi naṃ, bhikkhave, anuvitakkeyyaṃ anuvicāreyyaṃ, neva tatonidānaṃ bhayaṃ samanupassāmi. Divasaṃ cepi naṃ, bhikkhave, anuvitakkeyyaṃ anuvicāreyyaṃ, neva tatonidānaṃ bhayaṃ samanupassāmi. Rattindivaṃ cepi naṃ, bhikkhave, anuvitakkeyyaṃ anuvicāreyyaṃ, neva tatonidānaṃ bhayaṃ samanupassāmi. Api ca kho me aticiraṃ anuvitakkayato anuvicārayato kāyo kilameyya. Kāye kilante cittaṃ ūhaññeyya. Ūhate citte ārā cittaṃ samādhimhāti. So kho ahaṃ, bhikkhave, ajjhattameva cittaṃ saṇṭhapemi sannisādemi ekodiṃ karomi samādahāmi. Taṃ kissa hetu? ‘Mā me cittaṃ ūhaññī’ti. |
|
И вот у меня, монахи, пребывающего подобным образом в усердии, старании и решимости, возникает дружелюбный помысел. Я осознаю так: «Вот у меня возник дружелюбный помысел. И ведь он не приносит мучение мне, не приносит мучение другим, не приносит обоюдное мучение, способствует возрастанию мудрости, не сопряжен с досадой и ведет к Ниббане». И если бы ночью я замышлял и обдумывал его, то я не предвижу страха из-за этого. И если бы днем я замышлял и обдумывал его, то я не предвижу страха из-за этого. И если бы и ночью, и днем я замышлял и обдумывал его, то я не предвижу страха из-за этого. И все же, от того, что я слишком долгого замышлял бы и обдумывал, мое тело изнурялось бы. При изнуренном теле ум волновался бы. Когда ум взволнован, он далек от собранности. И вот этот ум, монахи, я уже внутренне устанавливаю, осаживаю, объединяю и собираю. По какой причине? – «Пусть мой ум не будет взволнован». |
‘‘Tassa mayhaṃ, bhikkhave, evaṃ appamattassa ātāpino pahitattassa viharato uppajjati abyāpādavitakko… |
|
И вот у меня, монахи, пребывающего подобным образом в усердии, старании и решимости, возникает сострадательный помысел. Я осознаю так: «Вот у меня возник сострадательный помысел. И ведь он не приносит мучение мне, не приносит мучение другим, не приносит обоюдное мучение, способствует возрастанию мудрости, не сопряжен с досадой и ведет к Ниббане». И если бы ночью я замышлял и обдумывал его, то я не предвижу страха из-за этого. И если бы днем я замышлял и обдумывал его, то я не предвижу страха из-за этого. И если бы ночью и днем я замышлял и обдумывал его, то я не предвижу страха из-за этого. И все же, от того, что я слишком долгого замышлял бы и обдумывал, мое тело изнурялось бы. При изнуренном теле ум волновался бы. Когда ум взволнован, он далек от собранности. И вот этот ум, монахи, я уже внутренне устанавливаю, осаживаю, объединяю и собираю. По какой причине? – «Пусть мой ум не будет взволнован»[5АК]. |
‘‘Tassa mayhaṃ, bhikkhave, evaṃ appamattassa ātāpino pahitattassa viharato uppajjati avihiṃsāvitakko. So evaṃ pajānāmi – ‘uppanno kho me ayaṃ avihiṃsāvitakko. So ca kho nevattabyābādhāya saṃvattati, na parabyābādhāya saṃvattati, na ubhayabyābādhāya saṃvattati, paññāvuddhiko avighātapakkhiko nibbānasaṃvattaniko’. Rattiṃ cepi naṃ, bhikkhave, anuvitakkeyyaṃ anuvicāreyyaṃ, neva tatonidānaṃ bhayaṃ samanupassāmi. Divasaṃ cepi naṃ, bhikkhave, anuvitakkeyyaṃ anuvicāreyyaṃ, neva tatonidānaṃ bhayaṃ samanupassāmi. Rattindivaṃ cepi naṃ, bhikkhave, anuvitakkeyyaṃ anuvicāreyyaṃ, neva tatonidānaṃ bhayaṃ samanupassāmi. Api ca kho me aticiraṃ anuvitakkayato anuvicārayato kāyo kilameyya. Kāye kilante cittaṃ ūhaññeyya. Ūhate citte ārā cittaṃ samādhimhāti. So kho ahaṃ, bhikkhave, ajjhattameva cittaṃ saṇṭhapemi, sannisādemi, ekodiṃ karomi samādahāmi. Taṃ kissa hetu? ‘Mā me cittaṃ ūhaññī’ti. |
|
Какие помыслы, монахи, больше замышляет и обдумывает монах, именно к тому и клонится его сердце. Монахи, если монах больше замышляет и обдумывает отрешающий помысел, оставил чувственный помысел, умножил отрешающий помысел, то сердце у него клонится к отрешающему помыслу. Монахи, если монах больше замышляет и обдумывает дружелюбный помысел, оставил враждебный помысел, умножил дружелюбный помысел, то сердце у него клонится к дружелюбному помыслу. Монахи, если монах больше замышляет и обдумывает сострадательный помысел, оставил жестокий помысел, умножил сострадательный помысел, то сердце у него клонится к сострадательному помыслу. |
‘‘Yaññadeva, bhikkhave, bhikkhu bahulamanuvitakketi anuvicāreti, tathā tathā nati hoti cetaso. Nekkhammavitakkañce, bhikkhave, bhikkhu bahulamanuvitakketi anuvicāreti, pahāsi kāmavitakkaṃ, nekkhammavitakkaṃ bahulamakāsi, tassaṃ taṃ nekkhammavitakkāya cittaṃ namati. Abyāpādavitakkañce, bhikkhave…pe… avihiṃsāvitakkañce, bhikkhave, bhikkhu bahulamanuvitakketi anuvicāreti, pahāsi vihiṃsāvitakkaṃ, avihiṃsāvitakkaṃ bahulamakāsi, tassa taṃ avihiṃsāvitakkāya cittaṃ namati. |
|
Подобно тому, монахи, как в последний месяц жаркого сезона, когда все зерно собрано на окраине деревни, пастух присматривал бы за коровами. И ему, находящемуся в корнях деревьев или находящемуся под открытым небом, нужно было бы помнить лишь вот что: «Эти коровы». Точно так же, монахи, возникла необходимость помнить лишь вот что: «Эти способы поведения»[4] . |
Seyyathāpi, bhikkhave, gimhānaṃ pacchime māse sabbasassesu gāmantasambhatesu gopālako gāvo rakkheyya, tassa rukkhamūlagatassa vā abbhokāsagatassa vā satikaraṇīyameva hoti – ‘etā gāvo’ti. Evamevaṃ kho, bhikkhave, satikaraṇīyameva ahosi – ‘ete dhammā’ti. |
|
И тогда, монахи, окрепло мое усердие, вялость исчезла, установилось памятование, смятение исчезло, успокоилось тело, напряжение исчезло, ум стал собран и настроен на одно. И вот я, монахи, вполне устранившись от чувственного, устранившись от неумелых способов поведения, достиг первого созерцания и пребывал в нем – рожденном уединенностью, связанном с устремлением и изучением, и дарующем радость и счастье. С прекращением устремления и изучения я достиг второго созерцания и пребывал в нем – рожденном собранностью ума, лишенном устремления и изучения, связанном с объединенностью ума и внутренней успокоенностью, и дарующем радость и счастье. С угасанием же радости, я пребывал безмятежно наблюдающий, в памятовании и осознавании, испытывая счастье телом, о чем благородные говорят: «Безмятежно наблюдающий, владеющий памятованием, он пребывает в счастье», – я достиг третьего созерцания и пребывал в нем. С оставлением же счастья и с оставлением боли, и прежде же с исчезновением удовлетворенности и недовольства, я вступил в четвертое созерцание и пребывал в нем – лишенном счастья и боли, в котором памятование очищено безмятежным наблюдением. |
‘‘Āraddhaṃ kho pana me, bhikkhave, vīriyaṃ ahosi asallīnaṃ, upaṭṭhitā sati asammuṭṭhā, passaddho kāyo asāraddho, samāhitaṃ cittaṃ ekaggaṃ. So kho ahaṃ, bhikkhave, vivicceva kāmehi vivicca akusalehi dhammehi savitakkaṃ savicāraṃ vivekajaṃ pītisukhaṃ paṭhamaṃ jhānaṃ upasampajja vihāsiṃ. Vitakkavicārānaṃ vūpasamā ajjhattaṃ sampasādanaṃ cetaso ekodibhāvaṃ avitakkaṃ avicāraṃ samādhijaṃ pītisukhaṃ dutiyaṃ jhānaṃ upasampajja vihāsiṃ. Pītiyā ca virāgā upekkhako ca vihāsiṃ sato ca sampajāno, sukhañca kāyena paṭisaṃvedesiṃ, yaṃ taṃ ariyā ācikkhanti ‘upekkhako satimā sukhavihārī’ti, tatiyaṃ jhānaṃ upasampajja vihāsiṃ. Sukhassa ca pahānā dukkhassa ca pahānā pubbeva somanassadomanassānaṃ atthaṅgamā adukkhamasukhaṃ upekkhāsatipārisuddhiṃ catutthaṃ jhānaṃ upasampajja vihāsiṃ. |
|
И вот этот ум, собранный подобный образом, чистый, ясный, незапятнанный, лишенный загрязнений, гибкий, послушный, стойкий, непоколебимый, я обратил его к знанию, связанному с воспоминанием о прежнем существовании. Я вспоминаю разнообразное прежнее существование, а именно – одно рождение, два рождения, три рождения, четыре рождения, пять рождений, десять рождений, двадцать рождений, тридцать рождений, сорок рождений, пятьдесят рождений, сто рождений, тысячу рождений, сто тысяч рождений, многие периоды развертывания, многие периоды свертывания, многие периоды развертывания и свертывания, – «В том месте я был под таким-то именем, такого-то рода, такого-то цвета кожи, поддерживал себя тем-то, испытывал такие-то боль и счастье, достиг такого-то срока жизни, и затем, уйдя оттуда, я появился в другом месте; там я был под таким-то именем, такого-то рода, такого-то цвета кожи, поддерживал себя тем-то, испытывал такие-то боль и счастье, достиг такого-то срока жизни, и затем, уйдя оттуда, я оказался здесь». Так я вспоминаю, в его особенностях и подробностях, разнообразное прежнее существование. И вот, монахи, в первую стражу ночи обретено мною это первое знание. Уничтожено неведение, возникло знание, тьма рассеяна, возникла ясность, – насколько это бывает у пребывающего в усердии, старании и решимости. |
‘‘So evaṃ samāhite citte parisuddhe pariyodāte anaṅgaṇe vigatūpakkilese mudubhūte kammaniye ṭhite āneñjappatte pubbenivāsānussatiñāṇāya cittaṃ abhininnāmesiṃ. So anekavihitaṃ pubbenivāsaṃ anussarāmi. Seyyathidaṃ, ekampi jātiṃ…pe… iti sākāraṃ sauddesaṃ anekavihitaṃ pubbenivāsaṃ anussarāmi. Ayaṃ kho me, bhikkhave, rattiyā paṭhame yāme paṭhamā vijjā adhigatā; avijjā vihatā vijjā uppannā; tamo vihato āloko uppanno; yathā taṃ appamattassa ātāpino pahitattassa viharato. |
|
И вот этот ум, собранный подобный образом, чистый, ясный, незапятнанный, лишенный загрязнений, гибкий, послушный, стойкий, непоколебимый, я обратил его к знанию об уходе и рождении живых существ. Так божественным зрением, – очищенным, превосходящим человеческое, – я вижу, как уходят и рождаются живые существа, низкие и возвышенные, красивые и некрасивые, идущие в счастливые и несчастливые уделы. Я познаю как существа рождаются, сообразно поступкам: «Вот эти уважаемые существа воистину наделены дурным поведением тела, наделены дурным поведением речи, наделены дурным поведением рассудка, злословят о благородных, придерживаются ложных взглядов, предпринимают действия исходя из ложных взглядов. С распадом тела, после смерти, они рождаются в лишении, в несчастливом уделе, в обители падших, в аду. А вот эти уважаемые существа наделены добродетелью тела, добродетелью речи, добродетелью рассудка, не злословят о благородных, придерживаются верных взглядов, предпринимают действия исходя из верных взглядов. С распадом тела, после смерти, они перерождаются в счастливом уделе, в небесном мире». Вот так божественным зрением, – очищенным, превосходящим человеческое, – я вижу, как уходят и рождаются живые существа, низкие и возвышенные, красивые и некрасивые, идущие в счастливые и несчастливые уделы. Я познаю как существа рождаются, сообразно поступкам. И вот, монахи, в среднюю стражу ночи обретено мною это второе знание. Уничтожено неведение, возникло знание, тьма рассеяна, возникла ясность, – насколько это бывает у пребывающего в усердии, старании и решимости. |
‘‘So evaṃ samāhite citte parisuddhe pariyodāte anaṅgaṇe vigatūpakkilese mudubhūte kammaniye ṭhite āneñjappatte sattānaṃ cutūpapātañāṇāya cittaṃ abhininnāmesiṃ. So dibbena cakkhunā visuddhena atikkantamānusakena satte passāmi cavamāne upapajjamāne…pe… ime vata bhonto sattā kāyaduccaritena samannāgatā…pe… iti dibbena cakkhunā visuddhena atikkantamānusakena satte passāmi cavamāne upapajjamāne hīne paṇīte suvaṇṇe dubbaṇṇe sugate duggate, yathākammūpage satte pajānāmi. Ayaṃ kho me, bhikkhave, rattiyā majjhime yāme dutiyā vijjā adhigatā; avijjā vihatā vijjā uppannā; tamo vihato āloko uppanno; yathā taṃ appamattassa ātāpino pahitattassa viharato. |
|
И вот этот ум, собранный подобный образом, чистый, ясный, незапятнанный, лишенный загрязнений, гибкий, послушный, стойкий, непоколебимый, я обратил его к знанию о прекращении влечений. Полностью познал в соответствии с действительностью: «Вот оно страдание»; полностью познал в соответствии с действительностью: «Вот оно возникновение страдания»; полностью познал в соответствии с действительностью: «Вот оно прекращение страдания»; полностью познал в соответствии с действительностью: «Вот он путь, ведущий к прекращению страдания». Полностью познал в соответствии с действительностью: «Вот они влечения»; полностью познал в соответствии с действительностью: «Вот оно возникновение влечений»; полностью познал в соответствии с действительностью: «Вон оно прекращение влечений»; полностью познал в соответствии с действительностью: «Вот он путь, ведущий к прекращению влечений». И вот у меня, знающего так, видящего так, освободилось сердце и от влечения к чувственности, освободилось сердце и от влечения к быванию, освободилось сердце и от влечения к неведению. В освободившемся возникло знание: «Освободился». Вполне познал: «Прекращено рождение, исполнена праведная жизнь, сделано то, что надлежит сделать, больше не́чего для здешнего существования». И вот, монахи, в последнюю стражу ночи обретено мною это третье знание. Уничтожено неведение, возникло знание, тьма рассеяна, возникла ясность, – насколько это бывает у пребывающего в усердии, старании и решимости. |
‘‘So evaṃ samāhite citte parisuddhe pariyodāte anaṅgaṇe vigatūpakkilese mudubhūte kammaniye ṭhite āneñjappatte āsavānaṃ khayañāṇāya cittaṃ abhininnāmesiṃ. So ‘idaṃ dukkha’nti yathābhūtaṃ abbhaññāsiṃ, ‘ayaṃ dukkhasamudayo’ti yathābhūtaṃ abbhaññāsiṃ, ‘ayaṃ dukkhanirodho’ti yathābhūtaṃ abbhaññāsiṃ, ‘ayaṃ dukkhanirodhagāminī paṭipadā’ti yathābhūtaṃ abbhaññāsiṃ. ‘Ime āsavā’ti yathābhūtaṃ abbhaññāsiṃ, ‘ayaṃ āsavasamudayo’ti yathābhūtaṃ abbhaññāsiṃ, ‘ayaṃ āsavanirodho’ti yathābhūtaṃ abbhaññāsiṃ, ‘ayaṃ āsavanirodhagāminī paṭipadā’ti yathābhūtaṃ abbhaññāsiṃ. Tassa me evaṃ jānato evaṃ passato kāmāsavāpi cittaṃ vimuccittha, bhavāsavāpi cittaṃ vimuccittha, avijjāsavāpi cittaṃ vimuccittha, vimuttasmiṃ vimuttamiti ñāṇaṃ ahosi – ‘khīṇā jāti, vusitaṃ brahmacariyaṃ, kataṃ karaṇīyaṃ, nāparaṃ itthattāyā’ti abbhaññāsiṃ. Ayaṃ kho me, bhikkhave, rattiyā pacchime yāme tatiyā vijjā adhigatā; avijjā vihatā vijjā uppannā; tamo vihato āloko uppanno; yathā taṃ appamattassa ātāpino pahitattassa viharato. |
|
Подобно тому, монахи, как в глубине леса была бы просторная болотистая низина, и большое стадо оленей обитало бы в зависимости от нее. И вот явился бы некий человек, замышляющий недоброе, замышляющий вредное, не желающий для них свободы. И там есть тропа, – тихая, безопасная, приятная для прогулки, – он ту тропу скроет, а обманную тропу расчистит, поместит там оленя-приманку и еще поставит приманкой самку. Так, монахи, это стадо оленей в другое время попадет в беду и несчастье[6АК]. Но к этому же, монахи, большому стаду оленей явился бы некий человек, желающий благополучия, желающий добра, желающий для них свободы. И ту тропу – тихую, безопасную, приятную для прогулки, – ее он расчистит, а обманную тропу скроет, прогонит оленя-приманку и уберет приманку-самку. Так, монахи, это стадо оленей в другое время ожидает разрастание, увеличение и изобилие. |
‘‘Seyyathāpi, bhikkhave, araññe pavane mahantaṃ ninnaṃ pallalaṃ. Tamenaṃ mahāmigasaṅgho upanissāya vihareyya. Tassa kocideva puriso uppajjeyya anatthakāmo ahitakāmo ayogakkhemakāmo. So yvāssa maggo khemo sovatthiko pītigamanīyo taṃ maggaṃ pidaheyya, vivareyya kummaggaṃ, odaheyya okacaraṃ, ṭhapeyya okacārikaṃ. Evañhi so, bhikkhave, mahāmigasaṅgho aparena samayena anayabyasanaṃ āpajjeyya. Tasseva kho pana, bhikkhave, mahato migasaṅghassa kocideva puriso uppajjeyya atthakāmo hitakāmo yogakkhemakāmo. So yvāssa maggo khemo sovatthiko pītigamanīyo taṃ maggaṃ vivareyya, pidaheyya kummaggaṃ, ūhaneyya okacaraṃ, nāseyya okacārikaṃ. Evañhi so, bhikkhave, mahāmigasaṅgho aparena samayena vuddhiṃ virūḷhiṃ vepullaṃ āpajjeyya. |
|
Монахи, эта притча рассказана мной для разъяснения смысла. В чем же здесь смысл? Просторная болотистая низина, монахи, обозначает здесь чувственное. Большое стадо оленей, монахи, обозначает здесь живые существа. Человек, монахи, замышляющий недоброе, замышляющий вредное, не желающий для них свободы, обозначает здесь Мару злодея. Обманная тропа, монахи, обозначает здесь восьмеричный ложный путь, а именно: неверные взгляды, неверную решимость, неверную речь, неверные поступки, неверный образ жизни неверное усилие, неверное памятование, неверную собранность ума. Олень-приманка, монахи, обозначает здесь восторженную страсть. Приманка-самка, монахи, обозначает здесь неведение. Человек же, монахи, желающий благополучия, желающий добра, желающий для них свободы, обозначает здесь Совершенно Постигшего. Та тропа, монахи, – тихая, безопасная, приятная для прогулки, – обозначает здесь благородный восьмеричный путь, а именно: верные взгляды, верную решимость, верную речь, верные поступки, верный образ жизни, верное усилие, верное памятование, верную собранность ума. |
‘‘Upamā kho me ayaṃ, bhikkhave, katā atthassa viññāpanāya. Ayaṃ cevettha attho – mahantaṃ ninnaṃ pallalanti kho, bhikkhave, kāmānametaṃ adhivacanaṃ. Mahāmigasaṅghoti kho, bhikkhave, sattānametaṃ adhivacanaṃ. Puriso anatthakāmo ahitakāmo ayogakkhemakāmoti kho, bhikkhave, mārassetaṃ pāpimato adhivacanaṃ. Kummaggoti kho, bhikkhave, aṭṭhaṅgikassetaṃ micchāmaggassa adhivacanaṃ, seyyathidaṃ – micchādiṭṭhiyā micchāsaṅkappassa micchāvācāya micchākammantassa micchāājīvassa micchāvāyāmassa micchāsatiyā micchāsamādhissa. Okacaroti kho, bhikkhave, nandīrāgassetaṃ adhivacanaṃ. Okacārikāti kho, bhikkhave, avijjāyetaṃ adhivacanaṃ. Puriso atthakāmo hitakāmo yogakkhemakāmoti kho, bhikkhave, tathāgatassetaṃ adhivacanaṃ arahato sammāsambuddhassa. Khemo maggo sovatthiko pītigamanīyoti kho, bhikkhave, ariyassetaṃ aṭṭhaṅgikassa maggassa adhivacanaṃ, seyyathidaṃ – sammādiṭṭhiyā sammāsaṅkappassa sammāvācāya sammākammantassa sammāājīvassa sammāvāyāmassa sammāsatiyā sammāsamādhissa. |
|
Вот, монахи, расчищен мною тихий путь, безопасный, приятный для прогулки; скрыт обманный путь, прогнан олень-приманка и убрана приманка-самка. И что должен сделать, монахи, исходя из сочувствия, учитель, наделенный сочувствием, ищущий блага своим ученикам, то мною сделано для вас. Вот, монахи, корни деревьев, вот пустующие дома. Предайтесь созерцанию, не будьте беспечны и не пожалейте потом. Это наше вам наставление. |
‘‘Iti kho, bhikkhave, vivaṭo mayā khemo maggo sovatthiko pītigamanīyo, pihito kummaggo, ūhato okacaro, nāsitā okacārikā. Yaṃ, bhikkhave, satthārā karaṇīyaṃ sāvakānaṃ hitesinā anukampakena anukampaṃ upādāya, kataṃ vo taṃ mayā. Etāni, bhikkhave, rukkhamūlāni, etāni suññāgārāni; jhāyatha, bhikkhave, mā pamādattha; mā pacchā vippaṭisārino ahuvattha. Ayaṃ vo amhākaṃ anusāsanī’’ti. |
|
Так сказал Благословенный. Обрадованные, монахи восхитились сказанному Благословенным. |
Idamavoca bhagavā. Attamanā te bhikkhū bhagavato bhāsitaṃ abhinandunti. |
1АК. У Бодхисатты, вот уже шесть лет предающегося старанию, отрешающий помысел и остальные помыслы пребывают во множестве, – как стремительные потоки в могучей реке. При ослаблении памятования сами собой возникают чувственный и прочие помыслы. Возникнув, они лишают возможности проявиться умелому поведению (kusalavāraṃ) и сами становятся возможностью для возникновения неумелого поведения[5] (akusalajavanavārā). Отсюда Бодхисатта и подумал так: «Уничтожая возможность к умелому поведению, у меня остаются эти чувственный и другие помыслы; а что если я буду пребывать, разделив помыслы на два вида». И вот, разделяет так, что одно – это сопряженные с неумелым поведением чувственный и другие помыслы, и одно – сопряженные с умелым поведением отрешительный и другие помыслы. Разделив, далее подумал так: «Возникший неумелый помысел сдержу, как будто черную змею, прижав, схватываю, или недругу наступаю на горло[6] , – да не увижу возрастания этого помысла. Возникший умелый помысел немедля взращу, как будто он туча перед грозой или молодой побег сандала в доброй почве». Так неумелые помыслы пресекал, а умелые помыслы умножал. И здесь следует понимать, что этим разъяснено время, когда Бодхисатта пребывал в пресечении помыслов.
2АК. «Возникает чувственный помысел». Прежде не было
того, чтобы у Бодхисатты, шесть лет предающегося старанию, возник
чувственный помысел по отношению к тому счастью, которое состоит
во владении царством, дворцами и танцовщицами, множеством наложниц
и любыми другими приобретениями. Но будучи истощенным чрезмерной
аскезой и лишением себя пищи, подумал так: «Невозможно путем
лишения себя пищи снискать высшего, что если мне принять простой
еды». И вот он вошел в Урувелу за подаянием. Пошли толки: «Вот
ведь тот выдающийся человек, – прежде ему несешь, а он поданное не
принимает, верно же теперь желание его достигло высшей точки, и он
пришел сам», – и принесли ему самой лучшей пищи. И вскоре
Бодхисатта вернулся в свое нормальное состояние. В старости, даже
приняв подходящую пищу, не обретешь нормального состояния.
Бодхисатта же молод. Поэтому, приняв подходящую пищу, вскоре
пришел в свое нормальное состояние, – жизненные способности обрели
ясность, просветлела кожа[7]
, и, как если бы множество звезд засияло на небе, тело украсилось
полнотой тридцати двух признаков великого человека. Осмотрел себя:
«Насколько прежде я был изнурен, и вот каким стал я ныне!», – и
благодаря величию своей мудрости уловил этот помысел, даже столь
малый, и отметил: «Чувственный помысел».
Сидя перед хижиной из листьев, смотрит на стада быков и пятнистых антилоп, гауров и красных оленей, рев которых радует слух, на стаи павлинов и куропаток, на пруды, покрытые голубыми и белыми лотосами и лилиями, на ветви кустов и деревьев, усыпанных множеством цветов, и на реку Нераньджару, проносящую свои воды, безупречные, как сказочный бриллиант. Мелькнула мысль: «Как же прекрасны эти животные, и стаи птиц, и пруды, и густота леса, и река Нераньждара!», – уловил и этот помысел, даже столь малый, и отметил: «Чувственный помысел».
3АК. «Враждебный помысел». В сердце Бодхисатты не возникают помыслы, связанные с желанием ранить другого, однако перемены в сердце из-за непрестанных дождей, изнуряющей жары или пронизывающего холода, – в отношении этого и сказал: «Враждебный помысел».
4АК. «Жестокий помысел». Нет того, что у великой личности возникают помыслы, связанные с причинением боли другому, однако в сердце есть причина для тревоги, помеха для сосредоточения, – уловил это и отметил: «Жестокий помысел». Сидя на пороге хижины, покрытой листьями, видит, как хищник терзает жертву: тигр настиг дикую свинью, леопард схватил свою добычу. И вот Бодхисатта: «Ведь даже и здесь, в этом безопасном лесу, эти животные встречают себе врагов, и сильные пожирают слабых», – проникается состраданием. И другое видит, как кошка терзает петуха или мышь, а войдя в деревню: «Людей притесняют слуги правителя, они подвергают их порке и бросают в темницу, тогда как те, трудясь в поле или занимаясь торговлей, не могут обеспечить себе существование», – проникается состраданием. В отношении этого и сказал: «Жестокий помысел».
5АК. «Пусть мой ум не будет взволнован». Здесь разъяснено время, когда Бодхисатта устанавливал прозрение[8] с опорой на достижения[9]. Собранность ума ведь его незрелая, так же и прозрение. У него, когда установлено прозрение, от очень долгого сидения тело изнуряется, как будто внутри восстает огонь, из подмышек выходит пот, с головы как будто поднимается пар, ум взволнован и обеспокоен. И достигнув опять достижения, полностью укротив его, сделав податливым, поддержав его, он опять устанавливает прозрение. И снова с ним то же от очень долгого сидения. Достигнув опять достижения, так же и действует. Ведь у прозрения большим подспорьем достижение.
В той же мере, в какой у воина большим подспорьем бывает крепость. Имея такую опору, он вступает в битву и сражается там вместе со слонами, лошадьми и соратниками. Но когда сломалось его оружие, или он испытывает голод и так далее, то, покинув битву и зайдя в крепость, он берет там оружие или отдыхает и кушает, принимает питье, закрепляет доспехи, и сделав все это, он снова вступает в битву и сражается там, а потом опять, побуждаемый необходимостью справить нужду и так далее, или еще по какому-либо делу, заходит в крепость. И там, собравшись с силами, снова вступает в битву. Вот так, подобно крепости у воина, у прозрения большим подспорьем достижение.
У выходящего из битвы воина – крепость, а у достижения еще большим подспорьем – прозрение. На какое бы достижение ни опирался, когда устанавливает прозрение, уже это прозрение, становясь стойким, охраняет достижение, делает стойким.
В той же мере, в какой на суше ладью со всеми ее товарами грузят на повозку, а добравшись до воды, уже повозку, вместе со всем ее содержимым и ярмовыми быками, грузят на ладью. Пересекая поток, ладья благополучно достигает надежного причала. Так же точно, на какое бы достижение ни опирался, когда устанавливает прозрение, уже это прозрение, становясь стойким, охраняет достижение, делает стойким. Повозка на суше подобна достижению, ладья в воде подобна прозрению. Итак, здесь следует понимать, что у Бодхисатты вот в таком смысле разъяснено время, когда он устанавливал прозрение с опорой на достижение.
6АК. «Так, монахи, это стадо оленей в другое время попадет в беду и несчастье». Охотник на оленей, придя в лес, к месту их обитания, и приметив: «Здесь обитают, этой тропой выходят, здесь гуляют, здесь пьют, этой тропой уходят», – скрывает тропу, расчищает обманную тропу, выставляет приманкой оленя и самку, а сам стоит в укромном месте, держа наготове нож. И вот, когда наступил вечер, олени проходят через безопасный лес к водопою, и утолив жажду, подходят к месту своего обитания, резвясь и играя с оленятами. Поблизости к тому месту они видят поставленных оленя и самку: «Эти пришедшие будут из наших», – и идут без колебаний, а увидев, что тропа скрыта: «Не эта тропа, вот где тропа», – попадают на обманную тропу. Охотник до тех пор ничего не делает, но осторожно бьет по самому последнему из вошедших. Тот пугается, от этого все остальные, испугавшись: «Стало страшно», – оглядываются перед собой, и видят тропу, прегражденную водой, зарослями или горой, с обеих сторон будто обнесенную частоколом, и не в состоянии укрыться в глубине леса, поворачивают назад, чтобы выйти той же тропой. Охотник же, поняв, что те повернули вспять, начиная с первого, убивает и тридцать, и сорок оленей. В связи с этим и сказано так: «Так, монахи, это стадо оленей в другое время попадет в беду и несчастье».
1. Дружелюбный и сострадательный помыслы – в исходном тексте помыслы «невраждебности» и «нежестокости». Согласно комментарию, эти последние представляют собой не просто отсутствие противоположных им помыслов первого вида – враждебности и жестокости, а подразумевают наличие соответствующих положительных помыслов дружелюбия (metta) и сострадания (karuṇā).
2. Образ непослушного домашнего животного, требующего постоянного внимания, встречаем также в поэтическом высказывании монаха-тхеры Брахмадатты:
3. Внутренне устанавливаю – как поясняет комментарий, речь идет об установлении во внутренней области (gocarajjhatte).
4. Эти способы поведения – (пали) ete dhammā. Согласно комментарию, речь здесь идет об успокоении и прозрении (пали – samatha-vipassanā).
5. «Возможность для проявления неумелого поведения» – (пали) akusalajavanavārā. Термин из «Руководства по Абхидхамме» дост. Ануруддхи. Это собирательный термин для разных видов умственных содержаний (citta), которые возникают на определенном этапе воспринимающего процесса сознания. При этом возможно дальнейшее троякое развитие этого процесса из данных содержаний: как не приносящего дальнейшие плоды (у архатов), и как умелого и неумелого (у не архатов). В комментарии к «Руководству по Абхидхамме» утверждается, что дальнейшие неумелые содержания ума возникают тогда, когда отсутствует основательное внимание (yoniso manasikāro), умелые же содержания возникают, когда основательное внимание присутствует.
6. Схожий образ решительного устранения неумелого помысла, как врага, находим в других суттах Палийского канона, таких, как «Витакка-сантхана сутта», «Махасаччака сутта», «Бодхираджакумара сутта», «Сангарава сутта»:
Подобно тому, монахи, как сильный человек, схватив менее сильного человека за голову, горло или плечи, мог бы захватить его, удержать и сокрушить. Точно также, монахи, если у монаха, – уделяющего внимание тому, чтобы расслабить мыслетворение (vitakka-saṅkhāra) по отношению к таким помыслам, – все еще возникают порочным, неумелым помыслы, связанные со страстью, неприязнью или заблуждением, то этому монаху следует, стиснув зубы и прижав язык к нёбу, захватить, удержать и сокрушить ум умом.
7. Перед своим окончательным уходом, в ответ на восклицание Ананды о том, как светел облик Татхагаты, Будда поясняет, что кожа Татхагаты становится необычайно светлой именно в двух случаях: в ночь непревзойденного и совершенного Постижения, и в ночь перед окончательной Ниббаной. См. "Махапариниббана сутта – Великое Окончательное Освобождение".
8. «Устанавливать прозрение» означает настраивать ум таким образом, чтобы он был способен прозревать.
9. Достижение – (пали) samāpatti, буквально – вступление, достижение состояния глубокого успокоения и собранности ума(джхана - пали jhāna). Как явствует из дальнейшего комментария, речь идет о совместном развитии собранности ума и прозрения (пали samatha-vipassanā).